Боевой листок: невыполненное обещание

Талия возилась на кухне с ужином, когда увидела в окно, как к дому подъехала серебристая иномарка с желто-черными шашечками такси. Некоторое время ничего не происходило, а затем задняя дверь машины открылась и из салона выбрался высокий худощавый мужчина средних лет. Незнакомец был одет в зеленую рубашку без рукавов и синие джинсы. У него были короткие темно-русые волосы с сильной проседью на висках, а небольшие усы обрамляли верхнюю губу.  Опираясь на трость, он подошел к дверной калитке и нажал на звонок. Несмотря на то, что все это время Талия внимательно наблюдала за пассажиром такси, она испуганно вздрогнула от раздавшегося сигнала, словно неожиданно прозвучал тревожный набат. Хозяйка сняла фартук и нажала кнопку открытия электронного замка калитки. 

Талия в длинном черном платье и с косынкой такого же цвета на голове встретила незнакомца на крыльце дома, куда он, прихрамывая на правую ногу и опираясь на трость, прошел по выложенной серой плиткой дорожке.

– Здравствуйте, вы, наверное, Талия? – приветливо спросил мужчина. 
– Да, это я, – с легким волнением в голосе произнесла она.
– А я Алексей… Алексей Лашков. Мы служили вместе с вашим мужем, Артуром, – начал торопливо объяснять нежданный гость. Затем, видя, что женщина, видимо, не знает его, для убедительности добавил: 
– У него позывной был «Учитель», а у меня – «Леший». 
– Простите меня, Алексей, мой муж мне мало что рассказывал о том, что там происходило, и о своих боевых товарищах, – объяснила хозяйка свою неосведомленность. 

– Да это и неудивительно, – переменившись в лице, грустно ответил гость. – Когда находишься на передовой, то особо не хочется «грузить» родных рассказами о своих боевых трудностях и опасностях, иначе потом переживать за тебя начнут еще сильнее... Да и дружить там трудно: только вроде к кому-то привыкнешь, душой прикипишь, а потом раз – и нет его… 

– А вы… вы проходите в дом. Я сейчас чайник поставлю, – гостеприимно предложила Талия.
– Заходить не буду, не обижайтесь, хозяйка. Времени нет. Мы вместе с моим сослуживцем-земляком такси до родного города заказали. Я упросил водителя заехать к вам по пути буквально на минутку, чтобы только передать письмо от Артура. Но пока они курят, – Алексей кинул взгляд в сторону таксиста и товарища, которые вышли из машины и запыхтели сигаретками, – есть немного времени пообщаться с вами. 

Лашков присел на ступеньку бетонного крыльца, прогретого еще теплыми лучами августовского солнца, и, доставая пачку сигарет из кармана джинсов, начал задавать вопросы:
– Вам сообщение о гибели Артура давно пришло? Тело привезли, похоронили? 
– Еще в начале января, почти восемь месяцев тому назад похоронили, – ответила Талия, присаживаясь рядом с ним.
– Вон оно как. Это, получается, только через три месяца после смерти, – задумчиво сказал Алексей. – А ведь он погиб еще в октябре… И вы до сих пор носите траур?
– Уже нет. Устала от сочувствующих взглядов, не хочу жалости к себе… Это мы сегодня, еще до обеда свекровь, маму Артура похоронили… Ненадолго она его пережила. Сердце не выдержало, инфаркт. Дети мои у сестры остались, а я завтра с утра пойду дом покойницы мыть. У нас, у татар, так полагается, – пояснила вдова.
– Да уж… – мотая головой, словно возмущаясь жестокости жизни, выдавил из себя Лашков.

Пару минут оба сидели молча. Первой тишину прервала хозяйка.
– Вы были с ним рядом, когда он погиб? – взволнованно спросила она.

Алексей закурил, и воздух, наполненный до этого ароматом цветущих возле крыльца лилий и роз, перемешался с запахом табака. Он вытащил из грудного кармана рубашки сложенный пополам конверт и протянул хозяйке: 
– Это вам, хоть и с опозданием… Раньше не мог, был в плену.
Талия аккуратно, словно что-то хрупкое и таинственное, взяла конверт в руки и аккуратно расправила его. Он был вскрыт, и на нем были видны бурые пятна, видимо, высохшей крови.

– Я его не читал…. Это его там вскрыли, – пояснил Алексей и кивнул куда-то в сторону садящегося солнца, – на предмет содержания информации…

Лашков сидел некоторое время в раздумье, а затем, должно быть, вспомнив, что время торопит, выпустил струю дыма в сторону формирующейся вечерней комариной стаи и начал рассказывать: 
– Во время той роковой атаки мы штурмом взяли вражеские блиндажи, но удержать их не получилось: нас накрыли минометным огнем. Мне и Артуру удалось выйти из-под обстрела. Вернее, выползти, потому что мы оба были ранены. Укрылись в воронке. Если, конечно, это небольшое углубление в земле можно назвать укрытием… Мне разворотило ступню, а «Учителю», Артуру, осколки залетели под бронежилет. Он был очень плох. Аптечки не было, раны затыкали, чем могли. Двигаться в сторону своих не было возможности. Было понятно, что если наши нас не найдут в скором времени, мы истечем кровью. Нас нашли ближе к вечеру… К сожалению, это была вражеская диверсионно-разведывательная группа. Меня взяли в плен, а Артур уже к тому времени был «двухсотым», то есть погиб. Но перед тем, как отключиться, он отдал мне письмо, которое хранил в грудном кармане, и сказал: «Леший, передай или отправь это, пожалуйста, моей жене. Там адрес на конверте написан…». Больше он ничего не успел сказать… Все это время я хранил письмо у себя. К сожалению, оттуда отправить не мог, да и вернули мне его только перед самым обменом. А тут как раз почти по пути оказалось. Правда, таксиста пришлось уговаривать… Но, видимо, судьба, и, значит, именно я должен был передать вам это письмо в руки. Наверное, Артур так захотел... Единственное, хочу добавить, что Артур вел себя мужественно перед лицом смерти, принял ее достойно.

Увидев, что водитель и попутчик сели обратно в машину, Лашков, придерживаясь одной рукой за перила, встал, потушил и выкинул окурок в мусорное ведро, а затем, прощаясь, промолвил:
– Ну, мне пора… Вы уж как-то держитесь! Понятно, что тяжело, но все же у вас дети. Их надо на ноги еще поставить.

Провожая, уже у калитки Талия вдруг кое-что вспомнила. 
– Подождите! – крикнула она на ходу и засеменила обратно в сторону крыльца. Заскочив в дом, она буквально через минуту вышла оттуда с большим целлофановым пакетом.

Подойдя к Алексею, она протянула пакет, набитый доверху краснобокими душистыми яблоками: 
– Вот, возьмите! В этом году их много. Я их помыла, в дороге поедите…

При этом Талия простодушно и мило, можно даже сказать – виновато за свою забывчивость улыбалась, хотя в глубине ее больших красивых черных глаз была видна ничем не прикрытая печаль. Алексея до глубины души тронула приветливость и сердечность, верность своим чувствам этой милой женщины. Он был уверен, что она глубоко скорбит по его боевому товарищу, своему любимому супругу, и пронесет свои нежные чувства к нему, память о нем, как бы ни сложилась ее дальнейшая личная жизнь, до конца своих дней. Он не сдержался, обнял ее по-дружески, печально вздохнул и тихо, жалеючи, произнес: 
– Эх, сестренка…

***
Талия, проводив гостя, вновь села на ступеньку крыльца, достала письмо из конверта и начала читать последнее послание мужа:
«Моя дорогая и любимая Талия! Если ты получила это письмо, то в первую очередь я хочу у тебя попросить прощения, потому что не смог сдержать своего слова, данного тебе, – вернуться живым. Прости меня, если сможешь... 
И я тебя очень прошу перенести мою потерю стоически ради наших детей. В конце концов, мы все умрем когда-нибудь, а мне просто пришлось пораньше покинуть этот мир. Ты же знаешь, что мне и так везло, потому что из числа тех ребят, с которыми я был мобилизован, почти никого не осталось в строю. Мы с тобой понимали, что чем дольше длится это адское по накалу противостояние, тем меньше у меня шансов выжить, и что однажды фортуна отвернется от меня. И дальше тебе придется идти без меня...
Это письмо я стал писать, потому что в последнее время меня тревожат нехорошие предчувствия, снятся кошмарные сны... Не так давно мы с еще одним бойцом двое суток находились на точке. В одну из ночей я увидел, как по темному небосклону что-то летит в нашу сторону. Сначала подумал, что БПЛА, но это оказалась сова. Она летела низко над землей в восточном направлении… В сторону родных краев. Я долго провожал ее взглядом, пока она не скрылась за горизонтом, и впервые в жизни пожалел, что я не птица. Если бы у меня были крылья… В тот момент мне так сильно захотелось попасть домой, увидеть и обнять всех вас, мои любимые...
Я вспомнил, как однажды, когда заболел наш сын Тимур и лежал в кровати с высокой температурой, я читал ему сказки. Мне запомнилась одна из них. Там злая колдунья похитила мальчика, чтобы сделать своим учеником. Днем она неусыпно за ним следила, а по ночам держала взаперти. Однажды юный пленник спас кота старухи. В благодарность за это черный кот одарил своего спасителя чудесным даром: с наступлением темноты его душа могла до рассвета покидать тело. И он, пользуясь этой возможностью, превращался в невидимого духа и почти каждую ночь летел к отчему дому, к своим любимым родителям. Они его не видели, но ему хватало и того, что он мог их навещать, узнавать, как они живут. Вот бы и мне так же: прилететь бы домой, сесть где-нибудь в уголке на кухне и смотреть, как ты готовишь ужин или разговариваешь по телефону. А потом ты наверняка подошла бы к окошку. Ты любишь вечерами стоять возле него и смотреть в сад. И сейчас наверняка тоже стоишь у окна, вглядываешься в ночь, надеясь на мое чудесное и нежданное возращение… А затем я бы подошел к тебе и обнял крепко-крепко, уткнулся губами в твою шею, вдохнул аромат твоих волос, которые пахнут ветром… Ты бы меня не увидела, не почувствовала моих объятий, но все равно, верю, ощутила бы мое душевное тепло, мое присутствие рядом… 
Посидел бы рядом с Тимуром, пока он делает уроки или играет в компьютер. Ему уже 11 лет, и вскоре он станет совсем взрослым и будет тебе помощником… Вспомнилось, как он в три годика попросил меня подарить ему на его свадьбу… корову. Я спросил, зачем ему такой необычный подарок. «Мы с женой будем мороженщиками. Поэтому нам надо будет много молока», – ответил он мне тогда на полном серьезе. Я пообещал, что мы непременно подарим ему на свадьбу корову. И теперь тебе придется самой выполнить это обещание, если, конечно, он к тому времени не передумает…».
 
Талия улыбнулась сквозь набежавшие слезы, не отрываясь от чтения письма. 
«А потом я бы подошел к нашей дочке Алисе и расцеловал ее всю. Помню, когда вас с ней выписали из роддома домой, в одну из ночей она сильно плакала и ты положила ее между нами на нашей широкой кровати и строго-настрого наказала мне быть осторожным, чтобы я не положил на нее ногу или руку во сне. А была зима, под утро в доме становилось прохладно, и она была завернута в белое пушистое с ворсом детское одеяло. Я уснул, боясь даже шевельнуться. И всю ночь мне снилось – возможно, я задевал во сне рукой одеяло – что рядом спит пушистый зайчонок. С тех пор я ее так и зову: «мой зайчонок»… Когда я уходил по мобилизации, Алисе было только три месяца. Мне так хотелось еще потаскать ее на руках, поиграть с ней, почитать сказки на ночь… Я очень хочу, чтобы она запомнила меня. Я понимаю, что для ее возраста это невозможно. Но все же…
В том году, в конце декабря, ты мне прислала видео, как вы Алисе на Новый год дарите кукольный домик. Он очень красивый и большой, с подсветкой, с открывающимися дверками и окнами, съемной крышей, мебелью и другими вещами. Потом ты рассказала, как она усаживает своих кукол за игрушечный обеденный стол внутри домика, ставит на него крохотные тарелки, чашки, пластиковую еду и, указывая пальчиком на сидящих за столом, поясняет: «Это мама, это я, это мой брат… А вот и папа приехал. Кушай, папочка, кушай! Тебя долго не было, наверное, сильно проголодался...».
Мне вспомнилась повесть Павла Санаева „Похороните меня за плинтусом“. Ты, конечно же, ее тоже читала. Там мальчик Саша хочет, когда умрет, быть похороненным за плинтусом в квартире, потому что, как ему кажется, это единственный способ быть рядом с матерью. Вот и я так же хотел бы после смерти поселиться в этом кукольном домике и незримо присутствовать в вашей жизни...»

Талия прервалась. Слезы душили и заливали глаза, не давая читать. Немного успокоившись, взяв себя в руки, она продолжила:
«Увы, но жизнь нередко бывает невыносимо жестокой по отношению к нам. Ей нет абсолютно никакого дела до наших чувств, желаний, надежд. Все, о чем мы мечтали вместе с тобой, уже не сбудется… Для меня, к сожалению, все кончено. Мои планы так и останутся нереализованными. Я уже никогда не смогу уволиться с завода, для того чтобы вернуться, как и мечтал, обратно преподавать в школу, где мы с тобой когда-то познакомились. Я не обустрою второй этаж дома, не посажу и не выращу новые сорта плодовых деревьев и винограда в нашем саду, никогда не схожу с сыном и твоим отцом на заре на рыбалку... И мы уже не поедем всей семьей отдыхать в отпуск, как и мечтали, на какие-нибудь экзотические острова... Не соберемся с нашей многочисленной родней, друзьями в нашей беседке, под большой и раскидистой ранеткой, и я не буду стоять с шампурами у мангала, утопая в клубах ароматного дыма и рассказывая анекдоты, забавные истории, и украдкой от гостей любоваться твоей красотой… Ты даже не знаешь, как я в душе всегда гордился тобой, но всегда боялся об этом сказать, боясь спугнуть свое счастье...
Тебе, ненаглядная моя, и нашим любимым детям я искренне желаю счастливого будущего. И я понимаю, что ты еще достаточно молода, и не буду тебя корить, упрекать, если ты устроишь свою личную жизнь с кем-то еще…».

На этом месте Талия, не перестававшая все это время утирать слезы, оторвалась от текста, опрокинула голову назад и дрожащим голосом произнесла: 
– Дурачок ты мой.... 

Она заметила, что солнце скрылось за надвигающимися с севера темными кучевыми облаками. Вечерняя жара окончательно спала, а воздух наполнился предгрозовым озоном. И хотя было невыносимо больно на душе, Талии нужно было дочитать письмо:
«Но из всего, что мне не удастся реализовать в жизни, это не самое печальное. Больше всего я хотел бы погулять на свадьбе наших детей и стать вместе с тобой счастливыми дедушкой и бабушкой… 
Я пишу это послание и мечтаю о том, чтобы тебе никогда не пришлось читать его. В душе очень надеюсь, что беды, подобно штормовым грозам, пройдут мимо нас и я вернусь живым к тебе и нашим детям. Но если уж тебе суждено его прочитать… то ты, родная, поплачь сильно, но так, чтобы выплакать все слезы за раз и твердо идти дальше. 
Постарайся вырастить детей счастливыми людьми. 
Прости меня, любимая, если я когда-то тебя обидел и что не смог выполнить последнее обещание – вернуться живым домой.
Бесконечно люблю тебя, крепко целую и обнимаю вас всех,
твой Артур».

Из-за слез буквы последней строки расплылись. Талия засунула письмо обратно в конверт и положила рядом. В это время по пыльной дорожке, кустам и крыше забарабанил крупными каплями разгоняемый прохладным ветром дождь. 

– Не прошла гроза стороной, мой милый, не прошла… – печально вслух произнесла она, наблюдая заплаканными глазами за тем, как молнии огненными зигзагами расчерчивают черное небо. Затем, через паузу, добавила: – Вот и лето заканчивается. Все когда-нибудь заканчивается...
Изображение от Freepik.com.
«Знамя труда», № 26 от 04.07.2025 г.